Ольга Ермолаева
ИМЯ РОЗЫ (ЗАЧЁРКНУТО!) ИМЕНА КОТОВ И КОШЕК
А вот дикие коты, или коты-найдёныши, едят на огороде огурцы прямо с грядок. Неизбалованные, потому что. У нас такой был. Потом опять ушёл странствовать, искать интересных знакомств. Необыкновенной красоты, палевый, с коричневыми пятнами. Подобрали мы его с дочкой в магазинчике на Старых Горках, в Болшево. Звали его Лео, а полным именем Пантелео, потому что начитанная маленькая дочка называла котов и кошек всякими причудливыми именами, я-то предпочитала называть котов основательными, добротными, старомодными, типа Потап, Тимофей, Трофим… У нормальных людей, не обременённых большим, (иногда и чрезмерно большим, к сожалению, словарным запасом!) — у них кот Васька, кошка Мурка, коза Майка, поросёнок Борька, корова Зорька… Ну, ясное дело, мне не приходило в голову называть котов современными, часто употребляемыми именами, например, Герман, Евгений, Александр, хотя, может быть, и напрасно… А вот у супруга моего, господина полковника, был в его младые лета кот Дизель, упомянутому коту г-н полковник отрубил часть хвоста дверцей шифоньера, спешно собираясь куда-то, возможно к своим ракетам, а не исключено, что и на дружескую гулянку в гарнизоне, — рассказывал он о несчастном коте вполне хладнокровно…
А мы с моей маленькой дочкой жили тогда в старинном деревянном двухэтажном помещичьем дачном доме, в любимом Болшево, дом я просто обожала, эти его отполированные временем, словно лакированные, брёвна, скрипучую лестницу на второй этаж, глубоченный каменный подвал… Так что, и дом, и за распахнутыми створками старых деревянных рам с массивными шпингалетами — пышные белые и лиловые сирени за оградой — всё было бесконечно милое и мне родное.
Котам и кошкам, которые там то появлялись, то исчезали, было настоящее раздолье от изобилия мышей и этих, громадных кры….
Кошки назывались тоже довольно прихотливо: дымчатая Дарья, например, её мы нашли котёнком под киоском «Союзпечати» зимой, вечером, у железнодорожной платформы в Монино, когда мы с дочкой ехали из её детского садика к себе домой, в Болшево. Кошка счастливо жила у нас, потом тоже ушла искать интересных встреч и знакомств, но однажды зимой зацарапалась к нам в форточку: впрыгнула, пахнущая морозом, дивно красивая, с необыкновенно длинной шерстью, покормилась у нас, легко взлетела на высокую кирпичную белёную печь, посидела там, в тепле, её разморило, ей стало ТОМНО, и она вышла опять в форточку, и теперь уже навсегда…
Но самая любимая, молчаливая, умная и проницательная кошка пришла к нам в Москве, на улице Чкалова. Супруг ненаглядный, господин полковник, поглядев тогда на деликатного полосатого серенького красивого котёнка, пришедшего к нам под дверь, несколько театрально заявил: «Или я, или она!»
Маленькая особа, мельком глянув на него, спокойно и с достоинством прошла к туалету, вспрыгнула на сиденье унитаза, и справила свои дела… Судьба её была решена.
Это вообще какая-то ошеломительная близость — наша с ними, зорко взглядывающими на нас, ничего не забывающими, думающими какие-то свои марсианские думы, невозможными красавцами и красавицами. Они нам преданы всем существом, но и мы им преданы всей душой. Моя ненаглядная, молчаливая и очень умная Кошка была мне, смешно сказать, лучшей подружкой. То, как она, спрятав когтищи, мгновенно взмывала мне на плечо, то, как носила мне рано утром ящерок в острых зубищах, и сдавленно мяукала под дачной дверью с этой полузадушенной ящеркой в зубах, полагая, что пришло время МЕНЯ КОРМИТЬ. я смеялась и укоризненно ей говорила: «Ну нет же, я ЭТО НЕ ЕМ...» Боже мой, как она забиралась под одеяло в дождь, необыкновенно горячая, ещё мокрая, прибежавшая с улицы, устраивалась на мне, с лёгким муром задрёмывала, и, забываясь во сне, выпускала в меня свои страшные когтищи. Я любила её так сильно, что долго и долго продлевала ей, маленькой, отважной, жизнь, чередой и чередой операций, когда она заболела... Невозможно забыть, как она, с перевязанным брюшком, ещё слабая после наркоза, выбредала на неверных ногах встречать вошедшего в прихожую, и падала от нехватки сил... Как я носила её, спелёнатую, вечно прижимала к себе, кормила из шприца... Когда она умерла, стала сниться мне молодой женщиной, в каком-то сумрачном месте она пробегала вдали с лёгким смехом, не приближаясь ко мне, но я знала, что это она, моя великая и незабвенная Кошка. Да, дочка назвала её Мика, потому что Кошка никогда не мяукала громко, а только тихонько МИКАЛА, нежно так: «Мик, мик…»